Драматург - Страница 13

— Я теперь могу сама это делать.

Потрясающе, верно?

Слушать, как крутая женщина хвастается, что может сама пользоваться туалетом.

Это неправильно.

Я подумал: «Крутое дерьмо».

Никакого каламбура не имел в виду. Меня вообще редко тянет сострить, когда я трезв.

Я в последний раз взглянул на залив и повернул к городу, припоминая последнюю строчку из поэмы Педрега Пирса, печальную такую. Остановился у Грэттан-роуд и ощутил меланхолию, глубокую, как обманчивая память. Помните, какой успех выпал на долю «Форинер», когда они спели «Хочу знать, где любовь»? По каналу, где транслировали ностальгическую программу о роке, я однажды поймал вариант с церковным хором. Ну, это впечатляло. Я напевал эту мелодию всю дорогу до Клады.

Уже наступил вечер. В гостинице я поздоровался с миссис Бейли.

Она заметила:

— Надо же, вы прекрасно выглядите, даже румянец на щеках.

Ветер постарался.

Миссис Бейли протянула мне конверт, говоря:

— Не знаю, кто его принес. Я как раз отошла на минутку.

На конверте было напечатано: Джеку Тейлору. Я вскрыл письмо и прочел:

...

Джек, не мог бы ты со мной встретиться в девять вечера на Фэйер-Грин?

...

Взгляни на него, и ты обнаружишь,

что смотришь в дыру, которую надо

заполнить, но чего никогда не случится.

Эндрю Пайпер. «Торговая миссия»

У себя в комнате я дочитал записку до конца:

...

Джек, не мог бы ты со мной встретиться в девять вечера на Фэйер-Грин? Я буду ждать на остановке междугородних автобусов.

Энн

Сердце колотилось, по бровям тек пот. Сейчас бы двойное виски. Ведь тысячу раз твердил себе: «Ты ее забыл…» Иногда даже сам верил этому. Однажды сказал Джеффу:

— Я освободился от Энн.

Он расставлял в баре бутылки. Спросил:

— Ты на кислоту ее проверял?

— Что?

— Это когда ты видишь ее с мужиком, они идут в обнимку, она ему улыбается, ты на них смотришь и ничего не чувствуешь. Если такое случается, тогда ты от нее освободился.

Я ответил какой-то дежурной глупостью. Разумеется, я никогда не видел ее в такой ситуации и от души надеялся, что не увижу. Я явно обмишурился. Проверки никогда не были моей сильной чертой, особенно если дело касалось характера.

Я принял душ, побрился и вынул свои брюки от Фара, в очередной раз подивившись стрелкам. Потом решил принарядиться и надел спортивную куртку. Я купил ее в благотворительном магазине. Куртка была синяя, из легкой шерсти, и сидела на мне как метафора. Когда я перекладывал ключи, мелочь и бумажник из пиджака, я наткнулся на книгу. Черт, совсем про нее забыл. Это был «Сборник пьес и стихотворений», и по виду книги можно было твердо сказать, что его почти ни разу не открывали. На титульном листе черными чернилами было написано одно слово:

...

ДРАМАТУРГ

Я полистал страницы. На последней странице наклейка: «Маура наконец может надеяться на вечный покой». Я могу честно признаться, что ничего не знаю о пьесах и стихотворениях и сущие пустяки мне известны о самом Синге. Только то, что он долго жил на Эренских островах и убедил мир, что театральный ирландский язык действительно существует. Я положил книгу сверху на полку. Может быть, я когда-нибудь даже прочту ее, но, безусловно, не скоро. Одевшись, я глянул в зеркало. Выглядел в порядке. Произнес вслух:

— На свидание торопишься, парень?

А то.

Я еще не успел уйти, как совершенно внезапно возникло яркое воспоминание. Я любил своего отца, обожал его, считал героем — все как в книжках.

Я все еще испытываю эти чувства.

Он научил меня играть на бильярде, в ирландский хоккей на траве. Отец делал невероятную вещь: он отдавал мне свое время, не торопясь, не теряя терпения, а так, будто ему это нравилось. Он смастерил мою первую клюшку из ясеня. Он выстругивал, полировал и испытывал ее несколько недель.

В наше время, когда все родительские заботы сводятся к «Макдоналдсу», игровым площадкам и кучам башлей, он научил меня дару терпения. Только однажды мне пришлось наблюдать, как он не сдержался. Учитывая характер моей матери, ему было бы позволительно не сдерживаться ежедневно, но он никогда не реагировал на ее ругань. Печально признаваться, но я бы на его месте сломал ей спину клюшкой.

Мне было лет десять, и с нашей террасы мы постоянно наблюдали уличную деятельность. Отец уже вернулся с работы, снял ботинки, когда группа парней начала шумно возиться под окнами. Их было человек пятнадцать, сегодня я бы с такой сворой поостерегся связываться.

Один из них начал колотить в окно локтем. Мать раздраженно произнесла:

— Ради всего святого!

Она вышла, попросила парней переместиться подальше. Обычно на этом бы все и закончилось. Но тот, который колотил локтем, крикнул:

— А пошла ты, старая сука!

Сидящий в кресле отец выпрямился. Он мельком взглянул на меня, но я успел разглядеть глубокую тоску в его глазах. Я же ожидал, что он впадет в ярость.

Мать влетела в комнату:

— Ты слышал, как этот щенок меня обозвал?

Отец встал и в одних носках пошел к лестнице.

Мать крикнула:

— Что ты за мужчина?

Я знал, он пошел, чтобы надеть ботинки. Она же, как всегда, совсем его не понимала. Через минуту он спустился вниз — лицо у него было каменное, — открыл дверь, вышел, тихо закрыл дверь за собой. Через окно мы видели, как он пробрался через толпу, подошел к тому парню, который работал локтем, и спросил:

— Что ты сказал моей жене?