Драматург - Страница 22

Из всех ужасов коммерции это наихудший вариант. Почти то же самое что и три летящие утки, украшающие стены тысяч домов. Я повернулся к женщине:

— А вы кто будете?

— Миссис Кэнти. Матрона.

Я кивнул, как будто мне не было на это плевать откуда повыше. Она сообщила:

— Ваша мать лежит в палате номер семь.

Матрона хотела что-то добавить, но передумала и сказала:

— Теперь извините меня, у меня масса дел.

Она потопала прочь, источая неприязнь. Я нашел комнату семь, дверь в которую была открыта, глубоко вздохнул и вошел. Со своей тростью я был никуда не годным представителем внешнего мира. В комнате было сумрачно, потому что горела только очень слабая лампочка. В последний раз я испытывал подобное в моей берлоге на Лэдброук-гроув, где мое бытие сопровождала песня «Мадам Джордж».

В палате стояли три койки. Кроватями их назвать было нельзя. Все с металлическими перилами, чтобы не дать больным вывалиться или, наоборот, помочь им встать — не знаю. На первой койке лежала на спине женщина преклонных лет: рот открыт, по подбородку течет слюна. На второй я увидел свою мать. Она полусидела, опершись на подушки, глаза у нее были открыты. За период, прошедший со дня нашей последней встречи, мать очень изменилась к худшему. Ее когда-то густые темные волосы стали седыми и поредели. Глаза сфокусировались, она прошептала:

— Джек?

Сердце мое разрывалось, хотелось заплакать. Вина, ярость и угрызения совести терзали меня. Я чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Я сказал:

— Как поживаешь?

Не самое мое удачное выступление. Мать подняла руку, тонкую, как лист бумаги, и спросила:

— Ты заберешь меня домой?

Домой. У нас нет настоящего дома и никогда не было. Мы жили в доме, где постоянно кипела враждебность, и всё по ее инициативе. Я проговорил:

— Ну, конечно.

Глаза у матери были дикими и постоянно двигались. Она сказала:

— Сядь поближе, Джек, иначе они услышат. Скажут, что я была плохой девочкой.

Я просидел у нее двадцать минут, показавшихся мне двадцатью годами. Она уже была близка к тому состоянию, которое ирландцы называют seafoid, имея в виду человека, у которого размягчились мозги, или, как сейчас говорят, который стал овощем. Когда я уходил, мать сказала:

— Помолись Ей, чтобы спасла меня.

Когда матрона открывала дверь, я заметил:

— Там старик на скамейке, так он назвал ваше заведение ночлежкой. Это еще слабо сказано.

Она с грохотом захлопнула за мной дверь.

Вернувшись в гостиницу, я задумался о приятеле Джеффа и решил, что я практически ничего не могу сделать. Я решил, что если Пэт Янг невиновен, то с ним ничего не случится. Я сам ни на минуту не поверил в это дерьмо, но пришел к выводу, что мое вмешательство не поможет, поэтому я ничего и не стал делать. Что касается моей матери, то единственным решением мог быть ее перевод в другую богадельню. Я знал, что хорошее заведение стоит дорого, а я не мог себе такого позволить. И опять я ничего не сделал.

Зазвонил телефон, и я обрадовался, что он отвлечет меня от моих мыслей. Это была женщина-полицейский. Начала она с того, что сказала:

— Я достала книгу.

— Блеск. Не могли бы вы занести ее сюда?

Молчание. Мне пришлось сказать:

— Ридж, вы слышите?

В ее ответе ясно чувствовалось возмущение.

— Вы что, решили, что я служу у вас посыльным?

— Нет… Я…

— Вы вечно определяете время, условия и место наших встреч.

Разве?

Я спросил:

— Разве?

Она не сочла нужным ответить, только сказала:

— Сегодня мой день рождения. Маргарет угощает меня ужином в ресторане гостиницы «Берег Коннемара». Приходите в комнату для отдыха после кофе, скажем, в девять вечера?

— Но ведь это…

— Да, Коннемара… могли бы вспомнить, что я там живу.

— Туда далеко добираться. Как я туда попаду?

Готов поклясться, она рассмеялась. С ехидством предложила:

— Садитесь на автобус. Если они увидят вашу трость, то могут довезти за полцены.

Клик.

Я вчистую проиграл этот раунд. Было время, когда Ридж была почтительной, даже покорной. Я ее определенно подавлял. Как и в случае со всеми остальными знакомыми мне женщинами, время позаботилось о той зыбкой власти, что я имел. Я позвонил на автобусную станцию и через тридцать минут и ряда неприятных манипуляций узнал расписание. Мне пришлось действовать по инструкции: для получения информации нажимать на кнопку 1, для заказа билетов — на кнопку 2, для бронирования мест на заранее оплаченные выходные — на кнопку 3. Кнопки для обычной вежливости, похоже, не было в природе.

В моей голове звучала песня, которую я никак не мог узнать. Включил радио, и, надо же, бывают ведь такие совпадения, они передавали именно эту песню. Пинк, «Как таблетка». Почему-то, слушая ее, я почувствовал себя старым. С чего это я стал слушать это «противоядие» против Бритни? Иногда на тебя сваливается слишком много информации. Начали передавать новости. Полиция говорила, что есть человек, который помогал им с расследованием нападения на школьницу. Его отпустили, не предъявив обвинений. Я позвонил Джеффу, и тот подтвердил, что да, это был Пэт, его отпустили. Я сказал:

— Значит, теперь не о чем беспокоиться.

Он промолчал, и я спросил:

— Джефф?

Его голос звучал напряженно.

— Меня не полицейские беспокоят.

И повесил трубку. Я хотел перезвонить ему, но передумал. Этот вопрос я теперь мог вычеркнуть из своего списка. Пришла почта, которую доставила мне в комнату Джанет. Она спросила:

— Разве это не чудо?