Драматург - Страница 5

К оглавлению

торговать дурью,

драться друг с другом.

Но не допускайте, чтобы мы вас

поймали, — это уже наше дело.

Мы вас ловим, и вас уже ничего

не ждет.

Джимми Лернер.

«Вас уже ничего не ждет.

Записки тюремной рыбки»

Я не мог вспомнить, когда в последний раз я садился в поезд, — и что, черт побери, случилось с вокзалом? Разумеется, я слышал, что забастовки на железной дороге и сидячие протесты на рельсах внесли хаос в работу этой службы, но вокзал изменился полностью. Раньше это был деревенский вокзал, обслуживающий, по сути, деревенский люд. Начальник вокзала знал каждого жителя Голуэя, а также не только то, куда ты направляешься, но и зачем. Неважно, сколько лет вы отсутствовали, вы могли рассчитывать, что он встретит вас на станции, назовет по имени, и ему будет известно, где вы пропадали.

Диктор объявил отправление поезда на четырех языках. Я встал в очередь за билетом за людьми с рюкзаками. Нигде ни слова по-английски. Наконец я заказал обратный билет, чтобы вернуться через два дня. От названной стоимости у меня отвисла челюсть.

— Это что, первый класс?

— Не говорите глупостей.

Бормоча что-то себе под нос, я прошел мимо модернового ресторана, с трудом припомнив, какое раньше здесь было простенькое кафе. Там на стене висела фотография Алкока и Брауна рядом с плакатом, изображавшим веселого мужика, с удивлением глазевшего на стаю фламинго с пинтами темного пива в клювах. На плакате была надпись:

...

Мой Бог

Мой «Гиннес»

Всегда тянуло улыбнуться.

В поезде еще сохранилось купе для курящих, к огромному удивлению пары американцев. Она говорила:

— Джон, ты можешь, понимаешь… ты можешь курить… в этом поезде.

Если у него и было что сказать на это, он воздержался. Я оказался в купе один. Поэтому я закурил, чувствуя, что не могу не воспользоваться данным преимуществом. Свисток — и мы тронулись. Луис Макнис обожал поезда и всегда писал во время поездок. Я попытался почитать, но ничего не вышло. Когда проехали Атлон, появилась тележка с чаем, которую толкал накачанный мужчина. Ему бы горы двигать. Меня его появление только разозлило.

— Ну, и чем торгуете? — спросил я.

— Чай, кофе, бутерброды с сыром, шоколад, безалкогольные напитки.

Атлет говорил с таким сильным акцентом, что невозможно было разобрать. Я смог догадаться о предложенных услугах только из списка, прикрепленного к тележке сбоку. Я показал на чай, мужчина наполнил чашку и поставил передо мной как раз в тот момент, когда поезд дернулся. Половина чая пролилась. Он ткнул толстым пальцем себе в грудь, говоря:

— Украина.

Я тоже мог постучать себя по груди и сказать:

— Ирландия.

Но почувствовал, что для этого необходимо выпить. Я дал культуристу десять евро, он схватил их и двинулся дальше. Он здорово заработал на менее чем половине пластиковой чашки подкрашенной воды. Я рискнул попробовать, и на вкус это пойло оказалось хуже всего, что мне когда-либо доводилось пить, — смесь горечи, намекающей на чай, и кофе, доведенная до совершенства Ирландскими железными дорогами.

Я услышал, как открылась дверь купе, потом женский голос.

— Джек? Джек Тейлор?

Я повернулся и увидал женщину лет около тридцати, одетую в то, что когда-то называли двойкой. Теперь бы это отнесли к дурному вкусу. Тот тип одеяния, который вы можете увидеть в британской телевизионной драме, обычно связанной с игрой в бридж и трупом в библиотеке. Если бы женщина сделала хотя бы небольшое усилие, ее лицо можно было бы назвать хорошеньким. Крошечные жемчужные сережки сказали мне все, что я хотел знать. Я сказал:

— Ридж… нет, одну минуту, Бриди… нет, Брид?

Она раздраженно вздохнула:

— Мы не пользуемся английскими именами. Я говорила вам… причем не единожды… что меня зовут Ник ен Иомаре.

Женщина-полицейский. В ходе предыдущего дела мы не столько сотрудничали, сколько соперничали. В конечном итоге я помог ей заслужить лавры за расследование серьезного преступления, хотя моя помощь была очень подозрительной и определенно сомнительной. Наши отношения с ее дядей, Бренданом Фладом, развивались странно, начавшись с вражды и закончившись почти что дружбой. Его расследования и информация имели решающее значение для большей части моей работы; затем он ударился в религию, и его рвение стало действовать мне на нервы. Затем он сломался, потому что начал пить, потерял семью и отказался от веры. Я провел с ним подогретую алкоголем встречу, во время которой мы пили всякую отраву и без конца курили. Я не сумел постичь всю глубину его отчаяния. По прошествии нескольких дней он взял крепкий кухонный стол, веревку и повесился.

Моя вина отягощалась тем, что он оставил мне в наследство крупную сумму денег и женщину-полицейского. От нее я пытался отделаться при каждом удобном случае. И вот она появилась снова. Она неуклюже села в кресло напротив меня, и я предложил:

— Хотите чего-нибудь?

Я показал на свою пластиковую чашку и добавил:

— Могу посоветовать чай. Но он совсем не дешев.

Я никогда не верил, что люди умеют буквально задирать нос, но она умудрилась это сделать — наверное, долго практиковалась. Сказала:

— Я не пью чай.

— Бог мой, надо же. Если мне не изменяет память, когда мы были в пабе, вы пили апельсиновый сок и, вау, в один памятный вечер даже пригубили вина.

— Но, разумеется, мистер Тейлор, вы пили за нас двоих.

Опять возникло знакомое чувство, захотелось закатить ей пощечину, но я ограничился тем, что сообщил: